словно ему все опостылело, что вечерами он подолгу сидит и мрачно пьет, пока не начнет клевать носом. Если бы слуги меньше любили его за доброту и щедрость, они бы возроптали, и по праву: ему теперь все было не так, любая мелочь выводила его из себя.

– Вы бы хоть раз прокатились вместе с хозяином, мисс, – сказал однажды Диксон, подсаживая Элеонору в седло. – Он плохо выглядит, совсем заработался в своей конторе!

Но стоило Элеоноре обмолвиться о прогулке, как отец сердито перебил ее: женщинам хорошо говорить, они свободны как птички, а у мужчин есть дела поважнее прогулок. Поняв, что ошарашил и расстроил ее своим выпадом, он сбавил тон и пустился в объяснения: Данстер все громче пеняет своему партнеру за частые отлучки и вообще слишком много на себя берет, совсем распустился, поэтому нужно почаще наведываться в контору, чтобы показать наглецу, кто здесь хозяин… то бишь старший партнер, короче говоря, кто всему голова.

Элеоноре на миг взгрустнулось, оттого что у отца совсем не остается времени на нее. Впрочем, она быстро забыла о своих мелких горестях и воспылала праведным гневом по адресу мистера Данстера, который и раньше досаждал отцу как заноза, а с недавних пор возомнил, будто ему позволено тут командовать! При всем уважении к взрослым, Элеонора считала такое поведение недопустимым для младшего партнера, в недавнем прошлом наемного клерка, по отношению к человеку, который, безусловно, стоит выше его. Недаром у них дома, в Форд-Бэнке, уже много недель ощущается что-то неладное. Мистера Уилкинса словно подменили – исчезла его обычная жизнерадостность, пропала охота к общению и остроумным экспромтам; и это даже в те дни, когда он не был особенно раздражителен и недоволен всем и всеми, включая себя самого. Весна в тот год запоздала: холодный дождь и слякоть превращали любую попытку выйти из дому в наказание, лишая людей естественной и привычной радости пребывания на свежем воздухе. Зимние увеселения – ассамблеи, собрания, званые ужины – давно отшумели, а о летних удовольствиях никто не помышлял. Но у Элеоноры в душе был свой неугасимый источник света и радости: стоило ей подумать о Ральфе, как окружающая ее мутная, тягостная атмосфера уныния сама собой рассеивалась. Ей ли унывать, ведь он любит ее – и она… ах, как она любит его! И может быть, уже ближайшей осенью… Но это будет зависеть от его успехов в карьере. Не нынешней осенью, так следующей, не важно. Благодаря еженедельным письмам от любимого и его коротким наездам в Хэмли Элеонора чувствовала себя вполне счастливой и едва ли не предпочла бы отсрочить день, когда ей придется переехать от отца к мужу.

Глава шестая

Мистер Корбет приехал на Пасху, когда земля и небо состязались в неприглядности, ибо Пасха в том году выдалась ранняя. Из-за своей занятости мистер Уилкинс, против обыкновения, мало виделся с ним, но их короткие встречи были от этого не менее дружескими. Элеоноре тот визит подарил ничем не омраченное счастье. Прежде к ее любви всегда примешивалась толика страха, но теперь манеры мистера Корбета стали мягче, суждения были уже не столь резки и категоричны, а все его обращение с Элеонорой дышало такой нежностью, что девушка купалась в ней и млела от избытка чувств. Раз или два они коснулись в разговоре своей будущей совместной жизни в Лондоне, и тут она осознала, хотя и без тени обиды, насколько честолюбив ее жених: любовь любовью, но о карьере он ни на миг не забывал. Ральф попытался было и ее заразить своей жаждой успеха, да только напрасно: прильнув к нему, она сообщила, что вовсе не мечтает быть женой лорд-канцлера – парики и мешки с шерстью ее не пленяют; но если таково его желание, таково будет и ее желание.

В последние два дня его визита внезапно распогодилось, как иногда случается, пусть на несколько часов, даже нашей холодной английской весной. Бурые кусты и деревья на глазах окутались нежно-зеленой дымкой – предвестницей листвы. Небо залилось безоблачной синевой. Мистер Уилкинс обещал вернуться домой пораньше, чтобы вместе с дочерью и ее женихом ехать на прогулку, но молодые люди понапрасну прождали его, пока не стало слишком поздно, и от этой затеи пришлось отказаться. Единственное, чем могла утешиться Элеонора, – вынести из дому стол и устроить чаепитие в саду, на солнечной стороне большого дерева, среди корней которого она ребенком любила играть. Мисс Монро разворчалась, мол, что за каприз, еще не время накрывать стол в саду, но мистер Корбет отмел все возражения и кинулся помогать Элеоноре в ее веселых приготовлениях. Она с детских лет привыкла к ранней вечерней трапезе, хотя, как повелось опять-таки с ее детских лет, спустя несколько часов всегда садилась за стол с отцом, чтобы составить ему компанию за ужином. Позднее чаепитие на свежем воздухе было чем-то совершенно новым в распорядке Элеоноры и мисс Монро. Стол накрыли на четверых, предусмотрев место для мистера Уилкинса, которого Элеонора перехватила на обрамленной кустами тропе между конным двором и входом в кабинет. С шутливой игривостью объявив отца своим пленником и коря за нарушенное обещание, она потащила его к столу. Он нехотя сдался, но был молчалив, почти угрюм; его присутствие действовало на других удручающе, хотя и без явной причины: он не выказывал никакого недовольства, правда, и не получал, кажется, никакого удовольствия и только натужно улыбался попыткам Элеоноры расшевелить его. Мало-помалу эти попытки почти сошли на нет: она поняла, что отец чем-то угнетен, и стала поглядывать на него с тревогой. Заметив ее беспокойство и зябко ежась, словно на него дохнуло холодом (по народному поверью, такой беспричинный озноб вызван тем, что «некто» пролетает в этот миг над клочком земли, где вам уготована могила), сказал ей:

– Элеонора! Нынче не та погода, чтобы пить чай на улице. Во всяком случае здесь, где я сижу, очень неуютно. Я весь продрог, зуб на зуб не попадает. Придется мне встать, моя милая, несмотря на чудесное угощение.

– Ах, папá, какая жалость! Прости меня. Мне показалось, что я выбрала самый теплый, самый солнечный уголок – ты только посмотри, как прогрелась земля!

Но хотя ему явно не хотелось портить настроение их тесной компании, он встал из-за стола и принялся ходить взад-вперед по гравийной дорожке, перебрасываясь с ними несколькими фразами, когда в очередной раз проходил мимо, чтобы они не унывали.

– Ты согрелся, папá? – спросила Элеонора.

– Да, вполне! Там какое-то заколдованное место – промозглое, что